Пихта — Цитаты

Пихта ― древо вышиною и прямизною своего ствола подобно сосне, но кору имеет серую и гладкую; а дерево белее, легче и гибче, нежели у сосны. Сучья у нее выходят из ствола, подобно ели, но к вершине древо не столь остро, как оная. Иглы по сучьям сидят порознь, поодиночке, собою трехгранны и не очень велики. Цветы, как у прочих сего рода древ. Плоды суть шишки, кои длиннее и толще еловых и стоят верх. Родится она в Сибири, по гористым местам, но не столь далеко к северу, как кедр или ель…

Все породы дерев смолистых, как-то: сосна, ель, пихта и проч., называются красным лесом, или краснолесьем. Отличительное их качество состоит в том, что вместо листьев они имеют иглы, которых зимою не теряют, а переменяют их исподволь, постепенно, весною и в начале лета; осенью же они становятся полнее, свежее и зеленее, следовательно встречают зиму во всей красе и силе.

Балты не знали ни бука, ни лиственницы, ни пихты, ни тисса, поскольку название его перенесли на крушину. Славяне общеиндоевропейское название тисса перенесли на вербу, иву и не знали лиственницы, пихты и бука. Таким образом, анализ названий деревьев указывает на среднюю Россию, как родину семьи балто-славянских народов.

Тиссовые рощи считают поштучно. Сколько-то на Кавказе и кое-где на Карпатах. Да ещё на Дальнем Востоке. Вот и всё наше богатство. Зато от каждой веет седой стариной. Возраст деревьев до тысячи лет, а то и до двух. 600-700 лет — дело обычное. Нарядная густо-зелёная хвоя закутывает дерево ещё гуще, чем у ели и пихты. Нижние ветки спускаются к земле так низко, что там и укореняются.

Пихта, сибирская и аянская (Picea abovata, Р. ajanensis) растёт по всему краю, чаще в смеси с хвойными, нежели лиственными лесами. Сосна (Pinus sylvestris) изредка попадается в горах Южноуссурийского края и довольно густой массой растёт по северному берегу озера Ханка. Тисс (Taxus baccata) встречается изредка по горам Южноуссурийского края. Это дерево обыкновенно достигает здесь толщины руки при высоте 20 футов. Однако как особенное исключение попадаются экземпляры вышиной до 60 футов и более 2 футов в диаметре. Такой экземпляр был найден и срублен летом 1868 года вблизи г. Владивостока.

Предгорья, относящиеся к полосе хвойных лесов с преобладанием ели, облесены почти сплошь. Наиболее распространенной формацией этой полосы оказывается ельник с примесью кедра и пихты. Сравнительно редко и на небольших участках в этих лесах преобладает пихта. Пихтарники приурочены обычно к богатым почвам с большим количеством органического вещества. В местах же, где грунт мелкий и коренная порода близко залегает к дневной поверхности, в лесах преобладает над другими породами кедр. Самая незначительная площадь в пределах этой полосы занята болотами совершенно безлесными или же с кедром и сосной. Полоса лиственничного леса, несмотря на свою незначительную площадь, представлена разнообразными ассоциациями.

Весь прибрежный район и вся долина реки Хади представляют собой горную страну, покрытую хвойным лесом, состоящим из даурской лиственницы, растущей высоким стройным деревом как на моховых болотах, так и на сухой каменистой почве, лишь было бы побольше света. Значительную примесь к ней составляла своеобразная аянская ель, проникшая на юг чуть ли не до самого Владивостока. Неизменным спутником последней являлась белокорая пихта. Само название ее указывает на гладкую и светлую кору. Отличительным признаком этого дерева являются темная, но мягкая хвоя и черно-фиолетовые шишки.

В стихотворении Г. Гейне говорится о дереве, которое по-немецки называется «фихтенбаум», или «фихте». В различных немецко-русских словарях это название переводится по-разному: то «сосна», то «ель», то «пихта». Ознакомление с толковыми словарями немецкого языка показывает, что вопрос этот не так-то прост. «Фихте» и действительно в некоторых наречиях немецкого языка означает пихту, в других ― сосну, в третьих ― ель. В свою очередь, «сосна» в различных местах Германии носит наименования «фихте», «фёрэ» и «кифер». По-видимому, народный язык вообще не слишком резко разграничивал там когда-то эти три древесные породы, и их названия смешиваются и до сих пор. Лермонтов вслед за большинством переводчиков принял для «фихтенбаум» значение «сосна», и у нас нет никаких оснований отказываться от его точки зрения.

Немецкая фирма «Целафлор» выпустила средство против домашних муравьев. Это не яд, а еще один продукт ольфактроники. Новое средство лишь нарушает сложную систему коммуникации муравьев, основанную на запахах. По запаху муравьи находят свое гнездо, личинок, за которыми ухаживают, тропки, по которым ходят за провиантом. Препарат на основе ароматного вещества борнеола отбивает запахи, которыми муравьи метят все для них важное. Насекомые полностью дезориентируются и уходят из дома. Борнеол ― это природное вещество, содержащиеся в смоле камфарного дерева, он входит также в состав пихтового масла.

Особенно хорошо в самом густом ельнике, где-нибудь на дне глубокого лога. Непривычному человеку тяжело в таком лесу, где мохнатые ветви образуют над головой сплошной свод, а сквозь него только кой-где проглядывают клочья голубого неба. Между древесными стволами, обросшими седым мохом и узорчатыми лишаями, царит вечный полумрак: свесившиеся лапчатые ветви елей и пихт кажутся какими-то гигантскими руками, которые точно нарочно вытянулись, чтобы схватить вас за лицо, пощекотать шею и оставить лёгкую царапину на память. Мелкий желтоватый мох скрадывает малейший звук, и вы точно идете по ковру, в котором приятно тонут ноги; громадные папоротники, которые таращатся своими перистыми листьями в разные стороны, придают картине леса сказочно-фантастический характер. Прибавьте к этому неверное слабое освещение, которое, как в каком-нибудь старом готическом здании, падает косыми полосами сверху, точно из окон громадного купола, и вы получите слабое представление о том лесе, про который народ говорит, что в нём «в небо дыра». Как-то даже немного жутко сделается, когда прямо с солнцепёка войдёшь в густую тень вековых елей и пихт и кругом охватит мёртвая тишина, которой не нарушают даже птичьи голоса. Птицы не любят такого леса и предпочитают держаться по опушкам, около лесных прогалин и в молодых зарослях.

Нота тоже хитрая река ― мечется то вправо, то влево. Лижет скалистые обрывы, водовороты делает. Белопенные водовороты злобно рычат. Кедр тянет с берега корявые мшистые лапы. За кедром непролазная темь да карчи. В других местах веселее ― березняк белеет серебряной корой. Вьётся небо вверху меж ветвей иссечённой лентой, и зверь молчит под кустом, от жары разомлев, и пихта стоит прямо и тихо, как сон.

После зимы это была первая работа в лесу, к тому же не очень трудная, и её любили. <…> Вместо воды пили берёзовый сок, который тело принимало как снадобье ― бережно и со вниманием, верящим в скорый отклик. Сок собирали ребятишки, они же отыскивали и выкапывали первые саранки, жёлтые луковицы которых таяли во рту, как сахарные; со сведенными лицами, только чтобы не отстать друг от друга, а не для того вовсе, чтобы утолить какую-то редкую нутряную жажду, сосали пихтовую зелень.

Мы сидели на берегу под густой старой пихтой и долго беседовали о разных разностях. Холодное осеннее солнце быстро склонилось к зубчатой линии леса. По озеру разгуливала осенняя волна, сосавшая берег и с шипением уходившая в качавшуюся полосу жесткого ситника. <…>

Мы возвращаемся. Охота кончена. В темноте дорога кажется длиннее. Но вон и знакомая пихта — мы дома. Огонь догорает. В «брусничном монастыре» теплится слабый огонек, и какая-то темная фигура стоит перед иконой в переднем углу.

— С полем! — кричит Гагара, наметавшийся с охотниками.

Юлка уж дома. Заметив нас, она поджала хвост и виновато ползет по траве к пылающему гневом хозяину, который прописывает ей встрепку и читает наставления. Юлка визжит больше для приличия и облизывается — она хорошо закусила.

Выплывший месяц осветил заснувшее озеро. Мы опять пристроились под своей пихтой и, греясь около огонька, гуторим о разных разностях. Хорошо вот так посидеть в лесу и поболтать с бывалым человеком.

В длинном ряду разных дров последними стоят дрова из пихты. Когда топится печка, наполненная пихтовыми дровами, можно подумать, что туда попали пачки патронов, взрывчатые вещества: треск, выстрелы, пальба, ― вся печка того и гляди лопнет. После всего этого шума не остается ничего, кроме серой золы: ни угля, ни теплоты. Это дерево-лгун, дерево-жулик или по крайней мере дерево-обманщик. По наружности пихта не то сосна, не то ель, нечто серебристое, довольно красивое, представительное, а по существу такая дрянь, что понять нельзя, зачем она на земле растет, не годясь ни на постройку, ни на поделку, ни даже на дрова.

Поздним вечером бригада Дериглазова спустилась в долину. Опять начались буреломы, завалы, бочаги, чащобы. Пихты, заросшие сивыми мхами, дёргали за плечи, сухие сучки лезли в глаза, ежевика опутывала ноги. В сыром, ноющем от мошкары воздухе плыла чадная вонь, пахло пеплом. Пылаев, нагруженный пулеметными лентами, едва передвигал ноги, а Дериглазов легко нес на плече пулемёт ― его силы хватало на пятерых.

Боже мой, какое очарование красок! Ярко-зеленые, как озимь, первые новые хвоинки лиственниц, нежно-голубые пихты. Я их сразу научился отличать не только по цвету, но и по хвоинкам. Хвоинки у них плоские в сравнении с другими хвойными. Широкие и снизу по обе стороны стержневой жилки ― две светлые полосочки. По ним можно отличить любую пихту. Пихта ― это ведь род, а видов ее только в СССР около пятидесяти. Прекрасна тайга и вблизи, даже разоренная, измученная.

И задумчивые пихты

Тихо веяли своими

Опахалами из хвои,

Из зеленой, темной хвои,

Над печальным Гайаватой,

И вздыхали и скорбели,

Утешая Гайавату.

Мои мечты… О, знаешь их ты, ―

Они неясны, как намек…

Их понимают только пихты,

А человеку невдомек….

Гремя опрокидывались нечаянно задетые

Громады и бронзы массивов каких-то.

Пыхтел пассажирский. И, где-то от этого

Шарахаясь, падали призраки пихты.

За Римом, на заре, темны и хороши

Крутились пихты ― сонные разини ―

И циркулировали, как карандаши

В писчебумажном магазине….

У пихты волосата лапа,

Чтоб крынку лунную зацапать,

И ель расставила силки

В зеленой зыби у реки <…>

Содрогнись, памятник чугунный,

Испепелится дата лет,

Я ― пихта ярая, поэт,

Ищу любви, как лось сохатый,

Сорокалетние заплаты

Сдираю с кровью и коню

Пучок фиалок подаю:

Отведай, за мое здоровье!

Хозяин в чуме ― изголовье ―

Лесной пожар в пурге кудрей…

…Теперь вокруг неё — Владивосток,

сырые сопки, бухты, облака.
Медведица, глядящаяся в спальню,

и пихта, заменяющая ель.

Одна шестая вправду велика.

Ложась в постель, как циркуль в готовальню,

она глядит на флотскую шинель…

Что же делать и нам, и деревьям,
И домам с наваждением древним?
С этим сном? С этим звездным мерцаньем?
Чудно нам, и деревьям, и зданьям…

Может ― я, этот дом, эта пихта

Заблудились в пространствах каких-то?

Может быть ― это Сириус, Вега?

Сколько снега, летящего снега!..