Ёж — Цитаты

Отряд насекомоядных в Уссурийском крае весьма не богат своими представителями; к ним относятся: ёж (Erinaceus europaeus L., по-китайски цыуэ), крот (Talpa voogura Temm. , по-китайски фен-чуза) и землеройка (Sorex vulgaris L., по-китайски? Первое из этих животных, принадлежащее, по исследованиям академика Шренка, к географической разновидности (Vart. amurensis) обыкновенного европейского ежа, распространено по всему Уссурийскому краю до самых его южных частей. Туземцы также везде знают ежа, но так как названное животное не составляет предмета охоты, то они не обращают на него никакого внимания. <…> Вообще можно сказать, что оба вышеописанных животных, т. е. ёж и крот, но в особенности последний, редко попадаются в Уссурийском крае.

Для охлаждения нередко используются самые невероятные приспособления. В пустыне живёт много длинноухих животных. Ушастый ёж, обитающий у нас в пустынях Средней Азии, имеет необычно большую ушную раковину. У капского зайца из африканских пустынь и у американского зайца уши в два раза длиннее, чем у наших беляков. А симпатичная лисичка ― фенек из Аравийской пустыни, как остроумно заметил один зоолог, состоит главным образом из ушей. Зачем пустынным животным длинные уши? Оказывается, они используются вместо «холодильников». Днём эти животные сидят где-нибудь в тени высохших пучков травы, кустов, камней или скал. Здесь воздух чуть-чуть прохладней, чем на солнце, его температура на 1-2 градуса ниже, чем температура крови. Уши, плохо покрытые шерстью и богато снабжённые сосудами, используются как излучатели тепла.

Ёжик же стоял у своей двери, сложа руки, вдыхая утренний воздух и напевая про себя нехитрую песенку, как умел. И между тем как он вполголоса так напевал, ему вдруг пришло в голову, что он успеет, пока его жена детей моет и одевает, прогуляться в поле и посмотреть на свою брюкву. А брюква-то в поле ближе всего к его дому росла, и он любил её кушать у себя в семье, а потому и считал её своею.

Сказано — сделано. Запер за собою дверь и пошел по дороге в поле. Он не особенно далеко и от дома ушел и хотел уже свернуть с дороги, как повстречался с зайцем, который с той же целью вышел в поле на свою капусту взглянуть.

Как увидел ежик зайца, так тотчас же весьма вежливо с ним поздоровался. Заяц же (в своем роде господин знатный и притом весьма заносчивый) и не подумал ответить на поклон ёжика, а напротив того, сказал ему, скорчив пренасмешливую рожу: «Что это значит, что ты тут так рано утром рыщешь по полю?» — «Хочу прогуляться», — сказал ёжик. «Прогуляться? — засмеялся заяц. — Мне кажется, что ты мог бы найти и другое, лучшее занятие своим ногам». Этот ответ задел ёжика за живое, он все способен был перенести, но никому не позволял говорить о своих ногах, так как они от природы были кривыми. «Не воображаешь ли ты, — сказал ёжик зайцу, — что ты со своими ногами больше можешь сделать?»

Все другие курицы сейчас же подхватили и заорали благим матом: «Ах-куда! куда-куда»… А всех сильнее, конечно, заорал Петух:

— Карраул!.. Кто там?

Сбежавшиеся на крик птицы увидели совсем необыкновенную штуку. У самого сарая в ямке лежало что-то серое, круглое, покрытое сплошь острыми иглами.

— Да это простой камень, — заметил кто-то.

— Он шевелился, — объяснила Курочка. — Я тоже думала, что камень, подошла, а он как пошевелится… Право! Мне показалось, что у него есть глаза, а у камней глаз не бывает.

— Мало ли что может показаться со страху глупой курице, — заметил Индюк. — Может быть, это… это…

— Да это гриб! — крикнул Гусак. — Я видал точно такие грибы, только без игол.

Все громко рассмеялись над Гусаком.

— Скорее это походит на шапку, — попробовал кто-то догадаться и тоже был осмеян.

— Разве у шапки бывают глаза, господа?

— Тут нечего разговаривать попусту, а нужно действовать, — решил за всех Петух. — Эй, ты, штука в иголках, сказывайся, что за зверь? Я, ведь, шутить не люблю… слышишь?

Так как ответа не было, то Петух счёл себя оскорблённым и бросился на неизвестного обидчика. Он попробовал клюнуть раза два и сконфуженно отошёл в сторону.

— Это… это громадная репейная шишка, и больше ничего, — объяснил он. — Вкусного ничего нет… Не желает ли кто-нибудь попробовать?

В полной ночной тишине под полом вдруг послышались очень тихие незнакомые и приятные голоса. Голоса эти были похожи то ли на тихий разговор, то ли на шёпот пробудившихся в гнезде птенцов. Но какие же птенцы могли быть в подполье?.. И на мышиный писк, на злобный визг крыс не были похожи эти ласковые подпольные голоса. Я долго не мог понять, кто разговаривает у меня под полом. Через некоторое время я вновь услышал в подполье уже знакомый ласковый разговор. Там как бы беседовали между собою два загадочных, мне незнакомых существа.

― Каково спят наши детки? ― говорил один ласковый голос.

― Спасибо, детки наши спят спокойно, ― отвечал другой ласковый голос. И загадочные голоса замолкали. Я долго думал, кто так ласково разговаривает под моим письменным столом в подполье? «Наверное, там живут ежи, ― подумал я. ― Старый ёж приходит к своей ежихе и спрашивает у неё о маленьких ежатах». Каждую ночь я слышал в подполье ежиные голоса и улыбался: так дружно разговаривали ёж и ежиха! Однажды вечером, когда за рекой закатывалось солнце, в открытое окно меня кликнул внук.

― Дедушка, дедушка, ― кричал он, ― выходи скорее! Я вышел на крыльцо. Внук показал мне на спокойно прогуливавшееся по утоптанной дорожке целое семейство ежей. Впереди шёл старый большой ёж, за ним шла ежиха и маленькими комочками катились крохотные ежата. По-видимому, родители в первый раз вывели их из гнезда на прогулку. С тех пор каждый вечер старые ежи и ежата выходили гулять на дорожку. Мы оставляли для них в блюдце молоко. Ежата спокойно пили молоко вместе с котёнком, который у нас жил и подрастал. Так продолжалось несколько дней. Потом ежи ушли в лес, и мы их видели редко.

Пошли мы с приятелем в гости. Сел он за сладкий пирог. Завел кто-то разговор о мышах. Приятель есть перестал, и все над ним засмеялись. Подарил я ему ежа, чтобы мышей в комнате выловил… Принес ежа и ночевать остался. Утром решили вместе на охоту пойти. Обрадовался приятель. Заснул крепко. Еле добудился утром. Радостно одевается приятель, песню поет, мышей не боится, в сапоги не смотрит. Болотные сапоги длинные натягивает. Натягивает… Натягивает… Вдруг как заорет во весь голос и давай кататься по полу! На крик жильцы сбежались. Стоим мы и смотрим. Не знаем ― что делать. А он катается по полу, дергается, будто его кто иголкой колет, и кричит. И жалко его, и страшно. И что делать ― не знаем. Стоим, да смотрим. Смотрим, а он кричит. Крикнул он что-то неразборчиво: «Сапоги! В сапогах! Сапоги!» Мы навалились на него, чтобы не бился. Сапог стянули. А из сапога ― еж! И под кровать! Еж-то в сапоге ночевал!

И девчонка была у неё какая-то малахольная. Очень любила возиться с жуками, кузнечиками, тараканами, и как-то по-дурному, не как все дети, ― целует жуков, рассказывает им что-то, потом выпустит их и сама плачет, зовёт, именами называет. Старуха ей осенью принесла из леса ёжика, девчонка за ним ходила неотступно, куда он, туда и она. Ёж хрюкнет, она сомлеет от радости. Ёж уйдёт под комод, и она сядет около комода на пол и ждёт его, говорит матери: «Тише, он отдыхает». А когда ёж ушёл в лес, она два дня есть не хотела. Старухе всё казалось, что её жилица удавится, и беспокоилась: куда девчонку девать? Не хотела она на старости новых хлопот.

«― Получили вы моего ежа? ― твердо и почти сердито спросила она.

― Получил, ― ответил князь, краснея и замирая.

― Объясните же немедленно, что вы об этом думаете? Это необходимо для спокойствия мамаши и всего нашего семейства.

― Послушай, Аглая… ― забеспокоился вдруг генерал.

― Это, это из всяких границ! ― испугалась вдруг чего-то Лизавета Прокофьевна.

― Никаких всяких границ тут нету, maman, ― строго и тотчас же ответила дочка.

― Я сегодня послала князю ежа и желаю знать его мнение. Что же, князь?

― То есть какое мнение, Аглая Ивановна?

― Об еже.

― То есть… я думаю, Аглая Ивановна, что вы хотите узнать, как я принял… ежа… или, лучше сказать, как я взглянул… на эту присылку… ежа, то есть… в таком случае, я полагаю, что, одним словом…»

По вечерам Ёжик ходил к Медвежонку считать звёзды. Они усаживались на брёвнышке и, прихлёбывая чай, смотрели на звёздное небо. Оно висело над крышей — прямо за печной трубой. Справа от трубы были звёзды Медвежонка, а слева — Ёжика… <…>

«А интересно, — подумал Ёжик, — если Лошадь ляжет спать, она захлебнётся в тумане?» — и он стал медленно спускаться с горки, чтобы попасть в туман и посмотреть, как там внутри. <…>

«Я в реке. Пусть река сама несёт меня,» — решил Ёжик, как мог глубоко вздохнул, и его понесло вниз по течению. <…>

— Ёжик!! Где ж ты был? Я звал, звал, а ты не откликался. Я уже и самовар на крыльце раздул, креслице плетёное придвинул, чтобы удобнее звёзды считать было. Вот, думаю, сейчас придёшь, сядем, чайку попьём с малиновым вареньем. Ты ведь малиновое варенье несёшь, да? А я и самовар раздул, и веточек… этих…

— Можжевеловых.

— Можжевеловых. Чтоб дымок был. И… и… Ведь кто же, кроме тебя, звезды-то считать будет?! <…>

…Медвежонок говорил, говорил, а Ёжик думал: «Всё-таки хорошо, что мы снова вместе». И ещё Ёжик думал о Лошади: «Как она там, в тумане?..»

— Я обязательно, ты слышишь? Я обязательно, — сказал Медвежонок. Ежик кивнул.

— Я обязательно приду к тебе, что бы ни случилось. Я буду возле тебя всегда.

Ежик глядел на Медвежонка тихими глазами и молчал.

— Ну что ты молчишь?

— Я верю, — сказал Ёжик.

В доме жил ёж, который по ночам бегал, стуча лапками, и Вася сшил ему тапочки, когда Платон Платонович пожаловался, что это «стук-стук-стук» мешает ему наблюдать звёздное небо. Ёж поблагодарил, но, к сожалению, стал часто терять тапочки и, разыскивая их по всему дому, стучал еще громче. Но странности начались несколько позже. Дымя трубкой, Ольга Ипатьевна поливала цветы, и Вася случайно обнаружил в ней сходство со старым солдатом. Ему захотелось скомандовать: «Ипатьевна, стройся!» ― но он удержался и только спросил:

― Ольга Ипатьевна, вы ведь в молодости служили в армии, правда? Старушка обиделась и ушла, а Вася стал поливать Шотландскую Розу..

Охотники ежа и зайцев изловили

в один зверинец посадили.

Что ж?

Ёж,

Ни дай ни вынеси, на зайцев наступает,

Щетину колку напрягает,

То под того, то под другого скок,

И колет зайцев, и кусает.

Уж зайцы от ежа на горку и в лесок,

Но ёж туда ж за ними мчится.

Чтоб как-нибудь укрыться,

Уж зайцы от ежа и в угол, и в другой.

Но ёж как тут, как тут, у зайцев за пятой,

И бедным чем оборониться?

У зайцев кожа ведь тонка,

А у ежа щетина жёстка и колка…

Шуршанье мхов. А ночь темна в июле,

А враг везде ― и страшен он козюле

В ночном бору, где смолк обычный шум:

Она сосредоточила весь ум,

Всю силу зла в своем горящем взгляде,

И даже их, ежей, идущих сзади,

Пугает яд, когда она в пути

Помедлит, чтоб преграду обойти,

Головку приподымет, водит жалом

Над мухомором, сморщенным и алым,

Глядит на пни, торчащие из ям,

И светит полусонным муравьям.

В одной ― с окном, как чудо,

Над садом, круто

Спадающим к реке, ―

Стол, стул, кровать,

Шкаф книг невдалеке ―

Читать…

В другой скрыт старый дух

Конторки карей

За мягкий ёжик двух
Араукарий.

Вот подушка для иголок,

хоть подушка ― не возьмешь,

потому что не подушка,

потому что это ёж.

Ежу приснился сон,

и до того большой,

что в сон вместился Слон,

и Ёж нечаянно, со сна

кольнул Слона.

Кольнул и осмелел ―

все в сновиденьях смелы! ―

де Слон тот крупнотел,

но в деле ― мелок,

мол, стоило б Слону, не заносился чтобы,

укоротить до носа хобот…

Наутро был уволен Ёж

по сокращенью штатов.

Что, совпаденье? ― Нет. ― Так что ж?

А очень просто:
Слон был телепатом.

Ёж прошел через сито ― так разобщена
его множественная спина.

Шикни на него ― погаснет, будто проколот.

Из-под ног укатится ― ожидай: за ворот.
Ёж ― слесарная штука, твистующий недотеп.
Урны на остановке, которые скрыл сугроб.

К женщинам иглы его тихи, как в коробке,

а мужчинам сонным вытаптывает подбородки.

Осень! какая! в моем окне,

ежи по-буддистски по саду лопочут,

будто гений включил перламутр у осин

с пером, и чудесный воздух бокал за бокалом глотая.

Будто и нет жизни, а вот этот цвет,

как феномены, поют зеленые лягушки,

и Мир, как тигр бегает головой,

его глаза мои, ярко-желты!